Ангелы Миллениума. Игрушка наудачу - Страница 58

— О чем ты говоришь, Валечка! Конечно, не буду. Это дело святое.

— Со временем у меня не так чтобы очень хорошо, — честно признался стажер, — но с финансами полный порядок. Я в первую очередь в этом плане помочь хочу.

— Да мы уже почти все закупили. Кирпич, цемент…

— Вот все, что еще не закупили, я на себя и возьму, и заодно найму бригаду каменщиков, плотников и кого там еще будет надо для строительства часовни, лады?

— Ой, Валечка… — на глазах Валентины Петровны выступили слезы.

Юноша поспешил еще раз наполнить рюмки. Они помянули по второму разу, и, видя, что мать Мишки отмякла окончательно, стажер приступил к осторожным расспросам:

— Тетя Валя, расскажите: как это произошло? Хоть убейте, не верю я, что Миша на себя руки наложил. Он же верующий. Не мог пойти на такой страшный грех.

— Да и мы не верим. Верующий. После той аварии…

— Какой аварии? — насторожился Валентин.

— Ну помнишь, это еще при тебе было. Вы еще в седьмом классе учились. Когда он с соседскими мальчишками на машине покатался. Все всмятку, все погибли, а на нем ни царапины, хоть и на переднем сиденье сидел.

— А! Да, было дело.

— Вот с тех пор он в религию и ударился. Решил, что Господь его знаком своим отметил.

— Ну да. Мы еще в классе над ним подшучивали на эту тему, — покаянно признался Валентин.

— Так вот, сначала-то он просто в церковь ходил, посты соблюдал, все по христианским канонам, как положено. С батюшкой познакомился. Он у нас частенько дома бывал.

— Как его зовут?

— Отец Никодим. Очень хороший человек. А потом, через полгода, как ты в армию ушел, странные дела с ним твориться начали.

— Это какие?

— Одежды начал менять. То в черные облачается, то в белые, то стриженый наголо придет. Каких-то богов странных из глины лепить начал, и люди к нему не менее странные приходить стали.

— В чем странность? — У Валентина был вид ищейки, напавшей на след.

— Приходили вроде как обычные люди, но у каждого в руках по баулу было. О чем-то в комнате его шептались. Я в первый раз, когда они пришли, в комнату Миши зашла, чтобы чаю гостям предложить, да не ко времени, видать, зашла: они как раз из своих баулов черные хламиды доставали и в них обряжались. Один уже одетый, помню, был. Балахон на нем такой, веревкой подпоясанный, на голове черный капюшон…

— Капюшон? — насторожился юноша, перед мысленным взором которого всплыла бородатая физиономия в черном капюшоне, нырнувшая в глубь «девятки».

— Да. Миша тогда очень расстроился. Из комнаты меня вывел и ласково так: «Мама, ты извини, мы службу здесь проведем». Какую службу, спрашиваю, сынок? А он мне в ответ: «Тебе об этом знать не надо».

— Неужто с сектантами связался? — расстроился Валентин.

— Вот и я того же испугалась. Этот, который одет уже был, на полу, помнится, знаки какие-то мелом рисовал и свечи расставлял. Очень я тогда испугалась. Мишеньку потом корила: что ж ты от истинной веры-то отходишь? А он в ответ: я, как и раньше, в Бога верую, на дело сие меня мой пастырь лично благословил.

— Пастырь — это тот самый отец Никодим? — уточнил Валентин.

— Он самый. Отец Никодим. В миру Николай. Батюшка Николо-Дворянской церкви. Очень он потом по Мишеньке убивался. Я, говорит, виноват, я! Все пытался добиться у своего церковного начальства, чтобы позволили отпевание, но у него ничего не получилось. Не разрешили. Сейчас с Кешей часовенку строит. Помогает и деньгами, и материалом, но в основном все мы, конечно… а теперь вот и ты, даст Бог, подключишься.

— Уже, считайте, подключился. — Валентин выудил из кармана портмоне, извлек оттуда одну из банковских карточек и записную книжку, выдрал из нее листок, набросал на ней пин-код и свой номер телефона. Это были остатки наследства бабушки. Кроме квартиры, юноше достались и ее накопления. — Здесь пока немного, около ста тысяч, — пояснил он, передавая листок и карточку хозяйке дома, — но я как зарплату получу, еще туда подкину. Нанимайте рабочих.

— Что ты, Валечка, — даже отшатнулась Валентина Петровна, — так вот сразу…

— Я постепенно не умею. И потом — чего тянуть?

— А невеста твоя тебя поймет? Они богатые, я слышала…

— Моя невеста меня поймет! — уверенно сказал Валентин. — Часовня — дело богоугодное. Давайте лучше поговорим о Мише. Мне очень хочется во всем этом разобраться. Так, значит, эти странности через полгода, как я в армию ушел, начались?

Стажер нахмурил лоб, сопоставляя полученные данные с уже имеющейся у него информацией.

— Ну да… — пробормотала Валентина Петровна, вертя в руках карточку. — …Хотя нет, чуть позже. После того, как друзья его погибать стали. Сначала Паша, потом Валя Одинцова… Вот тогда у него все это и началось. А уж после того как Женечка погиб, его вообще не узнать стало. В себя ушел, почернел весь. Мы с Кешей просто извелись, на него глядя. Еще бормотал, помню: «Это надо остановить, это надо остановить!» Что остановить? — спрашиваю. Мама, не волнуйся, отвечает. Это тебя и папы не касается. Так ничего от него и не добились, а потом… — Валентина Петровна все же не сдержалась и заплакала навзрыд.

Юноша деликатно молчал, прекрасно понимая, что никакими словами убитой горем женщине не поможешь. Скоро она успокоилась. Валентин наполнил рюмки по третьему разу. Они молча выпили.

— Я у него папку черную потом нашла. В ней бумажки разные, записи непонятные. Но один список… — Валентина Петровна поджала губы, — я сразу поняла, что из-за него Мишенька погиб.

— Что за список? — внутренне напрягся Валентин.